Петр Авен известен не только как совладелец «Альфа-банка» с
личным состоянием в $5 млрд, но и как реформатор. В 1980-е он — тогда
еще молодой ученый-экономист — был хорошо знаком с Егором Гайдаром, а в
начале 1990-х они работали вместе в правительстве. «В июле 1992 года
была достигнута полная внутренняя конвертируемость рубля, и это,
наверное, самый важный итог деятельности Петра Авена на поприще
экономических реформ», — заявил экономист Максим Бойко на церемонии
вручения дипломов выпускникам Российской экономической школы 3 июля.
После Бойко на трибуну поднялся сам Авен, который прочитал лекцию на
тему «Российская экономика: назад в СССР?». В ней он рассказал,
возвращается ли Россия в СССР, что нужно стране, чтобы стать великой, а
также что в первую очередь стоит спасать в кризис. Slon Magazine
публикует выдержки из выступления бизнесмена.
Я не собираюсь читать научную лекцию. Если честно, то и Егор [Гайдар] не был ученым в
таком чистом академическом смысле этого слова. Я хочу отрефлексировать
некий опыт, который у нас имеется и действительно попытаться ответить на
тот вопрос, который я поставил в заголовок, который не мной придуман:
пойдем ли мы сейчас снова назад после многих лет реформ и движения от
СССР? Возвращаемся мы назад или нет? Если да, то почему?
Я бы
хотел порассуждать об этой истории, которая произошла с нами тогда. 25
лет назад в городе Шопрон — Евгений Григорьевич Ясин (научный
руководитель Национального исследовательского университета «Высшая школа
экономики». — Slon) помнит, он тоже там был — мы написали
первую программу реформ Советского Союза. Там были все те люди, которые
позже стали командой Гайдара. Профессор Ясин был намного старше всех
(сейчас ему 81 год. — Slon) — остальные были очень молоды,
никому не известны в то время. Было понятно, что советская экономика в
том виде, как мы ее знали, перестанет существовать, и, вообще говоря,
рухнет. Мы не думали тогда, что рухнет Советский Союз, но понимали, что
экономика совершенно фундаментально поменяется — это и произошло.
Переоценивать значение нефти в советское время не стоит
Прежде чем я буду говорить о будущем или настоящем, я бы хотел сказать о тех
причинах, которые, на мой взгляд, привели к такому вот коллапсу всего
того, что называется Советским Союзом, советским миром. Первыми
главными, безусловно, были экономические. По официальной советской
статистике самой удачной была первая пятилетка Брежнева — это 1965–1970
год. По расчетам у меня пользующегося наибольшим авторитетом ученого
[Григория] Ханина, самой успешной была последняя пятилетка Хрущева — это
1961–65 годы.
Начиная со второй половины 1960-х годов, советская экономика начала явно затухать. Открытие Самотлора
во многом остановило катастрофическое падение. Но тем не менее каждый
год темпы роста падали. В общем, происходило то, что позже написал
Войнович в книжке про Ивана Чонкина. Описывая состояние дел в колхозе,
он написал: «Дела в колхозе шли плохо. Не сказать, что совсем плохо,
можно даже сказать – хорошо, но с каждым годом все хуже и хуже». Это
примерно то, что на самом деле происходило в Советском Союзе много лет. В
то же время это показывает, что снижение жизненного уровня и
нарастающие проблемы — вот такой длинный процесс может идти
десятилетиями. Но только наложение этого процесса на какие-то внезапные,
неожиданные события способно поменять всю страну.
Основной экономический закон социализма звучит очень просто: каждый товар может стать дефицитным
Таким
главным собятием было падение цен на нефть весной 86-го года, когда
рухнули, вообще говоря, все возможности получения денег. Советская
экономика была очень закрытая. Совокупный экспорт и импорт был порядка
6–7% ВВП, не больше. Поэтому переоценивать значение нефти в то время не
стоит. Но тем не менее нефть давала ресурсы, прежде всего, для того,
чтобы покупать кормовое зерно: 17% зерна импортировалось в страну — это
давало мясо. Второе — на валюту подкупалась элита. Западный ширпотреб
покупался на те деньги, которые давала нефть. Такое вот стабильное
социальное положение (не в целом экономическое положение страны, а
стабильный социальный мир) во многом достигалось наличием нефтяных
доходов, которые рухнули в 86-м году. Наложение длинного спада на
катастрофическую ситуацию и стало главной причиной слома модели.
Сейчас
мне удивительно читать о том, как здорово жилось в Советском Союзе. У
нас Госкомстат отслеживал наличие в торговле 115 наименований товаров. В
1990 году ни один из них свободно не продавался, включая сахар и прочие
товары ежедневного спроса. Ни один товар не был свободно доступен и,
вообще говоря, в то время говорили, что основной экономический закон
социализма звучит очень просто: каждый товар может стать дефицитным. Это
в полной мере произошло к 1990 году. Товаров не было. По официальной
статистике 1990 год стал первым годом спада ВВП: на 5% приблизительно
было в 1990 году, и в 1991-м все это уже совсем посыпалось. На самом
деле в 1989-м и тем более — в 1990–91-м — в магазинах не было ничего.
В спецхране было все. В журнале Economist вырывали кусок страницы, где были гадости про членов Политбюро
Когда я пришел в правительство (в 1991 году. — Slon),
большие города уже стояли перед угрозой реального голода, но его не
было, он не состоялся. Но еще бы несколько месяцев — и это стало бы
более-менее реально. И эта экономическая ситуация была, безусловно,
первый и главный фактор. Советская экономика по своему устройству могла
справляться с индустриализацией, с обозримым миром небольшого количества
товаров, которые тогда производились — с индустриализацией. Но эта
экономика совсем не могла противостоять новому постиндустриальному миру,
который мог производить много разных товаров, и из центра
контролировать это разнообразие уже было невозможно. Это было нельзя
сделать технически.
Вторая причина (я к этому приду в конце своего
выступления) состояла в том, что советская элита с таким состоянием
дел, прежде всего, материальным, мириться была не готова. Те
идеологические догмы, которые были у предыдущего поколения, — вера в
коммунизм у поколения тех, кто делал революцию — у поколения, которое
пришло к власти в 80-е, никаких этих догм не было. Самое главное было,
что для элиты, которая пришла во власть, сохранение советского строя,
безусловно, ничего не значило. И они прагматически управляли страной, не
цепляясь за социалистические реалии.
Это наложилось на третью
важнейшую вещь — что на самом деле в 1980-е годы рухнули информационные
барьеры. Тут много мифов о том, насколько была закрытая страна. Но когда
я учился на экономфаке МГУ, нам была доступна вся возможная литература.
В спецхране было все. Мы получали все журналы. В журнале Economist
вырывали кусок страницы, где были гадости про членов Политбюро —
остальное все было нормально. Вся академическая экономическая литература
была. Музыка была западная, фильмы — это не была закрытая страна
совсем. Но с точки зрения массового сознания реальное понимание в
разнице в уровне жизни было недоступно.
Есть известный анекдот,
что когда Брежнев приехал в Соединенный Штаты и его Никсон отвел в Saks
на Пятой Авеню. Он провел там полдня и на выходе сказал своему референту
Самотейкину: «Женя, с ширпотребом они вопрос решили, а продовольствие
они завезли к нашему приходу. Так быть не может». Я считаю, что и сейчас
это колоссальная проблема. Мы и сейчас абсолютно не понимаем западный
мир, и наша пропаганда сегодня этому способствует. И они [западный мир]
нас не понимают. Тут сейчас находится выдающийся бизнесмен Лен Блаватник
(американский предприниматель украинского происхождения, его состояние
оценивается Forbes в $21 млрд. — Slon), который двукультурный. Лен, я думаю, ты можешь это подтвердить: разрыв в понимании друг друга абсолютно колоссальный!
В
80-е годы барьеры начали рушится. Начались поездки, и главное —
появились компьютеры, появился ксерокс, на котором можно было
распространять информацию. И в конце концов появился интернет. Важнейшую
роль в распаде Советского Союза, безусловно, сыграл Запад. Я не верю в
теории заговора совсем. Но в те годы, безусловно, пришедшие к власти
Рейган и Тэтчер поставили себе цель уничтожение СССР. Это была опасная
страна в то время, в отличие от России сегодня. У СССР был колоссальный
военный потенциал и реально направленный в сторону НАТО. Началось
массированная гонка вооружений, специально направленная на истощение
ресурсов Советского Союза. Мы оказались втянуты в эту гонку, и в
какой-то момент стало ясно, что экономический разрыв такой гигантский,
что он не может быть преодолен. Это имело большое значение.
В чем величие Бориса Николаевича Ельцина? В отличие от Горбачева Ельцин понял, что надо все одним ударом полностью ломать
И
последняя причина, которая вполне релевантна и сегодня, — это то, что
страны, которые входили в советскую обойму в то время — Восточная Европа
— начали пытаться из нее выходить. Главное — это события в Польше. Если
в 68-м году Советский Союз осмелился войти в Чехословакию и задавил
восстание, то когда все началось в Польше, сил на это не было. Плюс
западные лидеры были существенно более готовы этому сопротивляться.
Такое давление соседей, давление «друзей» и пример того, что они
начинали жить по-другому, было еще одним фактором.
Для нас как для
молодых экономистов была ошеломительной мысль о том, что можно войти в
правительство. Она появилась после того, как у меня в гостях (я в
Австрии тогда работал) жил Лешек Бальцерович.
Он был такой же, как я, научный сотрудник. Мы провели несколько дней
вместе, потом он уехал, а через день он стал министром финансов и
вице-премьером в Польше. Это меня совершенно ошеломило, и я подумал:
«Чем мы хуже?» Мы тогда в первый раз стали думать о том, что можно
сформировать правительство.
Было то, что называлось экономикой торга, когда завод приезжал в Москву за ресурсами, что-то рассказывал, Госплан от него чего-то требовал — они торговались
Скатывание Советского Союза вниз после
падения цен на нефть в 1986-м году для Горбачева было совершенно
очевидным. И тем не менее пока не начался настоящий коллапс, не возникла
реальная угроза голода, никто ничего не делал. Вспомните историю 1917
года. При всех сложностях пока в Петербурге не начались хлебные очереди,
революция не произошла. Поэтому когда сейчас говорят, что все «хуже,
хуже, хуже, хуже» — так вот «хуже» может быть очень долго. Как
показывает исторический опыт, само по себе это нас к реформам не
подталкивает.
В чем величие Бориса Николаевича Ельцина? В отличие
от Горбачева Ельцин понял, что надо все одним ударом полностью ломать и
вставать на совершенно другие рельсы. Что, собственно, он и сделал.
Назначение Гайдара этим и определялось. Приходили разные взрослые
экономисты — поколения Евгения Григорьевича [Ясина] — там было много
умных людей, которые предлагали разные решения. Но вот так вот — раз и
все! — никто был не готов. Предлагались разные постепенные меры. А
постепенно уже было невозможно. Страна уже была на грани. Величие
Ельцина в том, что он сумел увидеть и понять, что нужны кардинальная
смена модели и надо делать то, что невозможно. Экономисты получают
образование во многом для того, чтобы менять страны. Призвание тех, кто
хочет заниматься макроэкономикой, прежде всего, а не деньги
зарабатывать, — это заниматься реформами.
Россия должна быть самой либеральной из либеральных стран, потому что все, включая нормы и законы, является предметом торга и обсуждения
Советский
Союз сейчас мифологизирован. Если читать левую прессу, это вообще
полная сказка. Слушая рассказы разных людей вроде Проханова, такое
ощущение, что говорят о стране, которой никогда не существовало. А все
было совсем по-другому. Скажем, история о том, что у нас якобы была
плановая экономика — это тоже легенда. С какого-то момента реальной
плановой экономики быть не могло. Экономика стала очень сложная, и центр
в лице Госплана был не в состоянии разбираться, что на местах
происходит. Это было то, что называлось экономикой торга, когда завод
приезжал в Москву за ресурсами, что-то рассказывал, Госплан от него
чего-то требовал — они торговались за то, за се. Аргументы в этом торге
были очень разные: план был торг, квартиру руководству, фонды, лимиты,
командировки за рубеж. Был такой сложный торговый мир, совершенно не
такой, что кто-то давал команду, а кто-то выполнял. Этого не было
совсем. Эта идея, это наследство торговой ментальности оставалось с нами
и остается до сих пор.
Мы тогда уже понимали, что Россия должна
быть самой либеральной из либеральных стран, потому что все, включая
нормы и законы, является предметом торга и обсуждения. На мой взгляд,
более-менее либеральная экономика была построена к началу 2000-х годов.
Главный критерий неолибирализма — это наличие индивидуальных решений.
Наличие единого правила — это основа либерального мироощущения: все
равны.
Апофеозом нелиберализма была чудовищная ошибка Анатолия Чубайса — история с залоговыми аукционами
До
начала 2000-х годов у нас были совершенно индивидуальные решения. У нас
были депозиты Минфина, которые давались наиболее близким коммерческим
банкам. У нас были импортные льготы, которые давались разным обществам
слепых, глухих, инвалидов, Церкви и так далее. Все это происходило очень
долго. На мой взгляд, первое реальное либеральное правительство было
правительство Примакова, которое, столкнувшись с тяжелейшим кризисом
(1998 года. — Slon), было не в состоянии ничего регулировать.
Апофеозом
нелиберализма, я считаю, была чудовищная ошибка моего коллеги и друга
Анатолия Борисовича Чубайса — история с залоговыми аукционами, когда
была роздана собственность по списку бизнесменам, которые должны были
поддерживать действующую власть. Кстати, большинство из них уже исчезли
из списка Forbes, потому что те, кто легко получают, легко и теряют. Но в
тот момент нас не допустили до этих аукционов, к счастью. Это теперь
залог нашей устойчивости. Честно говоря, мы хотели, но не получилось.
Поезд шел в сторону либеральных реформ и поразительный рост нашей экономики в начале 2000-х — во многом следствие именно этого
Хотя,
действительно, тогда было много нелиберального, каждый год все-таки
жизнь становилась все более и более нормальной. Существуют расчеты о
том, что страна среднего уровня экономического развития, как Россия
сегодня, не может тратить больше 30% ВВП через консолидированный бюджет
для того, чтобы устойчиво расти. Но вообще говоря все 90-е годы эта
цифра падала, на минимуме она была 31%. Мы так и не прошли ниже, но
начинали мы с цифры более 50%. В начале 2000-х была уже полная
конвертируемость рубля, проведена налоговая реформа, упрощались правила
ведения бизнеса и так далее. Хотя у нас очень низкая доля малого и
среднего бизнеса в ВВП до сих пор. Тем не менее я помню, что в 90-х
годах было порядка 12%, потом она дошла до 16–17%.
Все эти годы
поезд явно шел в сторону либеральных реформ и поразительный рост нашей
экономики в начале 2000-х — во многом следствие именно этого.
Фундаментальное значение имела девальвация 1998 года и рост цен на
нефть. 10 лет до 2008–2009 года — это для России уникальная
экономическая история. К сожалению, у нас это бывает приблизительно раз в
сто лет. Прошлый такой же скачок был в начале XX века, сейчас — в
начале нынешнего века. До следующего раза, надеюсь, будем ждать меньше.
Причина
популярности Владимира Владимировича Путина и его безусловной победы
[на выборах] в 2012 году — это те выдающиеся экономические результаты,
которая страна имела в начале тысячелетия. Движение в сторону
либеральных реформ не замедлялось до глобального кризиса 2008–2009 года.
Уже и в эти годы мы видели ряд явлений макроэкономических и
институциональных, которые внушали опасения.
Во время любого кризиса надо всегда спасать работников, надо иногда или выборочно спасать предприятия, никогда не надо спасать собственников.
Например,
у нас все эти годы росло значение нефтегазовых доходов. В Советском
Союзе нефть давала приблизительно 30% экспорта. Сейчас эта цифра, если я
не ошибаюсь, в 2010 году была 64% — нефть и газ (значение для 2014 года
— 69%. — Slon), еще 16% — это металлы. То есть 80% [экспорта] —
это сырье. Кстати, в XVI веке примерно такую же долю доходов бюджета
занимала пушнина. Если кто не читал книгу
Эткинда «Внутренняя колонизация», очень советую. Буквально то же самое:
государство занимается только тем, что ему интересно — сейчас это
нефть, тогда была пушнина — все остальное побоку. И колонизация страны —
в Сибирь и так далее — во многом было путешествием за пушниной, пишет
Эткинд.
К сожалению, все эти 2010-е годы доля нефти в экспорте
росла, росла зависимость от импорта. СССР был закрытой экономикой —
конечно, минусов у этого больше, чем плюсов. Но если еще в 1990-е годы
импорт давал 30% потребления, перед началом кризисных явлений последнего
года импорт уже давал 45% потребления в стране. Это, безусловно, очень
большая цифра и очень большая зависимость.
Институционально именно
в эти годы произошло развитие государственного банковского сектора. Я
последние 20 лет провел в частном банке и все это наблюдал.
Государственные банки все больше и больше получали государственную
поддержку и захватывали позиции на рынке — Сбербанк и ВТБ, прежде всего.
В крупнейших инфраструктурных проектах частный сектор был практически
элиминирован: все это были государственные и квазигосударственные
структуры. И тем не менее вплоть до 2008 года базисные ценности
либеральной экономической модели не подвергались сомнению.
Сейчас доля занятых, работающих в госаппарате, превосходит Советский Союз
Начиная
с 2008–2009 года, поезд у нас в какой-то степени пошел в другую
сторону. Тогда большая часть крупных российских компаний оказалась
неспособна финансировать свои долги перед Западом. Рынок упал, у всех
были «маржин коллы». Надо было платить — платить было нечем. Государство
помогло практически всем. Можно обсуждать, хорошо это или плохо. Мое
твердое убеждение: во время любого кризиса надо всегда спасать
работников, надо иногда или выборочно спасать предприятия, никогда не
надо спасать собственников. В 2008 году у нас была ровно обратная
модель. Были спасены практически все собственники. Более того,
государство, давая деньги, не входило в капитал этих компаний.
Во
многом это стало следствием иллюзии мощи государства. Государство стало
очень богатым, благодаря нефтяным доходам, посчитало, что оно может все,
и это продемонстрировало. Эта идея ментально близкая населению. По
опросам, 70% населения стоит за пересмотр итогов приватизации.
С
этого времени у нас начался период огосударствления, который пошел
достаточно быстро. Наиболее явные примеры возникли на рынке нефти. Самые
известные: «Башнефть» и ТНК-BP.
Мы с Леном Блаватником последнюю историю знаем очень хорошо (компании, в
которых участвовали Авен и Блаватник, выступали совладельцами ТНК-BP до
ее продажи «Роснефти». — Slon). Мы благодарны этому
огосударствлению, хотя в то время мы не собирались продавать компанию.
Еще в 2000 году доля государства в добыче нефти составляла 11%, сейчас
она составляет 55%.
Во время кризиса надо спасать две вещи: резервы и банковскую систему — все остальное достаточно маргинально
Вторая
вещь — доля ВВП, производящегося на государственных предприятиях,
больше 50%. И опять же у нас начали расти доходы и расходы
консолидированного бюджета. В 2007 году — лучший год — 31% ВВП тратился
через консолидированный бюджет. В 2009 — 41%, в 2014-м — 38%. Это
фундаментальное изменение, разворот всей ситуации. Когда Кудрин был
министром, мы двигались в сторону сокращения расходов, преодолели
идеологию дефицита — бюджет был профицитным.
Доля госбанков росла
очень быстро. Сейчас их доля на рынке — около 50%. Но особенно четко
разворот к советской модели был виден в патернализме по отношению к
населению. В 2004 году в государственном секторе работало 16,4 млн
человек. Сегодня эта цифра – 20 млн и это составляет 28% рабочей силы.
Это гигантская цифра. Сейчас доля занятых, работающих в госаппарате,
превосходит Советский Союз.
Социальные выплаты сегодня
обеспечивают 20% доходов населения, действуют 750 законов, которые
определяют социальные выплаты. У нас практически бюджетное
здравоохранение. Хотя у нас якобы существует медицинское страхование, на
самом деле это фикция. Пенсионная система, которая создавалась, — это
очень емкий показатель степени либеральности экономики — фактически
сворачивалась. В течение двух лет обязательные пенсионные накопления
замораживались под государственным управлением. Сейчас идет речь о том,
что их можно отменить. Все социальные выплаты безудержно росли. Пенсии в
номинальном выражении росли на 33% в год — ужасно сильно.
У нас по-прежнему половина экономики находится в частных руках. И в этой связи фундаментально более адаптивна, чем советская
В
какой-то момент это послужило мотором выхода из кризиса, потому что
потребление вытаскивало экономику, но это и показывало все те будущие
проблемы с бюджетом, которые могли возникнуть. Советский союз во много
был уничтожен бюджетным кризисом: у Горбачева кончились деньги.
Все
эти годы шло усвоение уроков. После кризиса 1998 года государство
усвоило, что не надо брать много денег взаймы, надо иметь резервы.
Сегодняшняя политика Центрального банка, который наращивает резервы,
существенно превосходя нормальные рекомендации МВФ, — это во многом
усвоенный урок 1998 года. Я считаю, что это правильная логика. Во время
кризиса надо спасать две вещи: резервы и банковскую систему — все
остальное достаточно маргинально.
Но в бюджетной сфере у нас снова
начинаются вещи, очень напоминающие Советский Союз. У нас таких
проектов уже нет, но Олимпиада стоила $50 млрд, некоторые другие проекты
тоже стоили сравнимые деньги, и это, безусловно, опасная тенденция. В
ту же сторону показывает рост военных расходов. В 90-е годы у нас
военные расходы составляли 2–2,5% ВВП, в прошлом году было 3,2%, в этом
году военные расходы составят 4,2% ВВП. Еще одна вещь, напоминающая
Советский Союз, — вопрос инвестиций. В СССР государство было
единственным инвестором. Сегодня государство тоже становится
единственным большим инвестором, и это следствие того, что у нас большой
отток капитала. В 1990-е годы у нас приток капитала доходил до $100
млрд в год, отток в прошлом году составил $152 млрд. Думаю, сравнимая
цифра может быть и в этом году, к сожалению, — как минимум $100 млрд.
Эта
бюджетная ситуация, с одной стороны, социалка — с другой и провоцируют
на вопрос, который я поставил в начало своего выступления: идем ли мы в
Советский Союз? Да или нет? В целом, мой ответ будет, безусловно,
отрицательным. Говорить, что наша экономика сегодня похожа на советскую —
это большущее заблуждение. У нас по-прежнему половина экономики
находится в частных руках. И в этой связи она фундаментально более
адаптивна, чем советская.
Действительно, у нас снова падение.
Первый квартал — 2,2% падения [реального] ВВП квартал к кварталу (к тому
же кварталу 2014 года. — Slon). Что намного меньше, чем в 2009
году, где было квартал к кварталу более 9% падение. Эта адаптивность
экономики, которая была создана командой Гайдара в 1991–1992 годах
гарантирует от голода, от холода и от полного экономического коллапса.
Даже падении ВВП на два, три, четыре процента в год, падении инвестиций
этого не произойдет. Никакие апокалиптические прогнозы нам не светят.
Но
это и плохо, и хорошо. В этой стране, нашей стране реформы начинались
тогда, когда становилось совсем плохо. Главным фактором этих реформ было
желание элиты жить другой жизнью. Иначе будет стагнация, будет падение
уровня жизни без реформ. Я по-прежнему верю, что только либеральная
экономическая модель может обеспечить серьезный экономический рост.
Сегодня мы находимся в другом тренде. Но только совпадение желания элиты
жить в великой стране, с одной стороны, и понимания, что только
либеральная экономика может обеспечить это величие, — с другой, может
повернуть нас снова на путь реформ.
